Неточные совпадения
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее от пота, липло к телу; левый сапог, полный
воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во
рту была горечь,
в носу запах пороха и ржавчины,
в ушах неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись от волнения, и усталые ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё ходил и стрелял.
— А вот так: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке. Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги
в воду. Вот Казбич подкрался — цап-царап ее, зажал
рот и потащил
в кусты, а там вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела закричать; часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели.
По причине толщины, он уже не мог ни
в каком случае потонуть и как бы ни кувыркался, желая нырнуть,
вода бы его все выносила наверх; и если бы село к нему на спину еще двое человек, он бы, как упрямый пузырь, остался с ними на верхушке
воды, слегка только под ними покряхтывал да пускал носом и
ртом пузыри.
Летики не было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного игрока. Грэй вышел из чащи
в кустарник, разбросанный по скату холма. Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые холодной
водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных
ртов, мешая проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытое место, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку.
Его лицо, надутое, как воздушный пузырь, казалось освещенным изнутри красным огнем, а уши были лиловые, точно у пьяницы; глаза, узенькие, как два тире, изучали Варвару. С нелепой быстротой он бросал
в рот себе бисквиты, сверкал чиненными золотом зубами и пил содовую
воду, подливая
в нее херес. Мать, похожая на чопорную гувернантку из англичанок, занимала Варвару, рассказывая...
Он воткнул горлышко бутылки
в рот себе, запрокинул голову, и густейшая борода его судорожно затряслась. Пил он до слез, потом швырнул недопитую бутылку
в воду, вздрогнул, с отвращением потряс головой и снова закричал...
Горячо, но можно продержать несколько секунд; брали
воду в рот: ни вкуса, ни запаха.
В целой чашке лежит маленький кусочек рыбы,
в другой три гриба плавают
в горячей
воде, там опять под соусом рыбы столько, что мало один раз
в рот взять.
Там высунулась из
воды голова буйвола; там бедный и давно не бритый китаец, под плетеной шляпой, тащит, обливаясь потом, ношу; там несколько их сидят около походной лавочки или
в своих магазинах, на пятках,
в кружок и уплетают двумя палочками вареный рис, держа чашку у самого
рта, и время от времени достают из другой чашки, с темною жидкостью, этими же палочками необыкновенно ловко какие-то кусочки и едят.
Околоточный строго взглянул и на Нехлюдова, но ничего не сказал. Когда же дворник принес
в кружке
воду, он велел городовому предложить арестанту. Городовой поднял завалившуюся голову и попытался влить
воду в рот, но арестант не принимал ее;
вода выливалась по бороде, моча на груди куртку и посконную пыльную рубаху.
— Иван, Иван! скорей ему
воды. Это как она, точь-в-точь как она, как тогда его мать! Вспрысни его изо
рта водой, я так с той делал. Это он за мать свою, за мать свою… — бормотал он Ивану.
Наконец я узнал,
в чем дело.
В тот момент, когда он хотел зачерпнуть
воды, из реки выставилась голова рыбы. Она смотрела на Дерсу и то открывала, то закрывала
рот.
Обмакнув панты
в воду, он давал им немного остынуть, сдувая
ртом пар, затем опять погружал их
в котел и опять остужал дуновением.
— Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич, бог свидетель, ни единой капли во
рту не было… да и пойдет ли вино на ум, слыхано ли дело, подьячие задумали нами владеть, подьячие гонят наших господ с барского двора… Эк они храпят, окаянные; всех бы разом, так и концы
в воду.
Она несколько раз давала случай Серафиме вставить словечко, — не прежнее время, когда девки сидели, набравши
воды в рот, как немые.
Только совершенная крайность, то есть близко разинутый
рот собаки, может заставить старого линючего гуся или совсем почти оперившегося гусенка, но у которого еще не подросли правильные перья
в крыльях, выскочить на открытую поверхность
воды.
В продолжение всего этого времени отец и мать постоянно кормят их и поят
водою из собственного
рта, для чего должны беспрестанно отлучаться от детей за кормом; покуда голубята малы, голубь и голубка улетают попеременно, а когда подрастут — оба вместе.
За нею последовала и сестра ее, раскрывавшая
рот, за ними гимназист, сын Лебедева, который уверял, что «звезда Полынь»
в Апокалипсисе, павшая на землю на источники
вод, есть, по толкованию его отца, сеть железных дорог, раскинувшаяся по Европе.
Он вообще держал себя как-то странно и во время ночной схватки даже голосу не подал, точно
воды в рот набрал.
Вдруг грянул выстрел под самыми окнами, я бросился к окошку и увидел дымок, расходящийся
в воздухе, стоящего с ружьем Филиппа (старый сокольник) и пуделя Тритона, которого все звали «Трентон», который, держа во
рту за крылышко какую-то птицу, выходил из
воды на берег.
Гуляет он и любуется; на деревьях висят плоды спелые, румяные, сами
в рот так и просятся, индо, глядя на них, слюнки текут; цветы цветут распрекрасные, мохровые, пахучие, всякими красками расписанные; птицы летают невиданные: словно по бархату зеленому и пунцовому золотом и серебром выложенные, песни поют райские; фонтаны
воды бьют высокие, индо глядеть на их вышину — голова запрокидывается; и бегут и шумят ключи родниковые по колодам хрустальныим.
Молчит, хоть бей, хоть брось, все молчит; словно себе
воды в рот наберет, — все молчит!
— Что, братику, разве нам лечь поспать на минуточку? — спросил дедушка. — Дай-ка я
в последний раз водицы попью. Ух, хорошо! — крякнул он, отнимая от кружки
рот и тяжело переводя дыхание, между тем как светлые капли бежали с его усов и бороды. — Если бы я был царем, все бы эту
воду пил… с утра бы до ночи! Арто, иси, сюда! Ну вот, бог напитал, никто не видал, а кто и видел, тот не обидел… Ох-ох-хонюшки-и!
«Чего же мне лучше этого случая ждать, чтобы жизнь кончить? благослови, господи, час мой!» — и вышел, разделся, «Отчу» прочитал, на все стороны начальству и товарищам
в землю ударил и говорю
в себе: «Ну, Груша, сестра моя названая, прими за себя кровь мою!» — да с тем взял
в рот тонкую бечеву, на которой другим концом был канат привязан, да, разбежавшись с берегу, и юркнул
в воду.
А ему вдруг вместо
воды дают совет: положи камешек
в рот, это обманывает жажду.
Муза Николаевна не успела еще ничего из ее слов хорошенько понять, как старуха, проговорив: «Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!» — брызнула на Сусанну Николаевну изо
рта воды. Та вскрикнула и открыла глаза. Старуха, снова пробормотав: «Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!», — еще брызнула раз. Сусанна Николаевна уж задрожала всем телом, а Муза Николаевна воскликнула: «Что ты такое делаешь?» Но старуха, проговорив
в третий раз: «Свят, свят, свят…» — опять брызнула на Сусанну Николаевну.
— Читай, малый, читай, годится! Умишко у тебя будто есть; жаль — старших не уважаешь, со всеми зуб за зуб, ты думаешь — это озорство куда тебя приведет? Это, малый, приведет тебя не куда иначе, как
в арестантские
роты. Книги — читай, однако помни — книга книгой, а своим мозгом двигай! Вон у хлыстов был наставник Данило, так он дошел до мысли, что-де ни старые, ни новые книги не нужны, собрал их
в куль да —
в воду! Да… Это, конечно, тоже — глупость! Вот и Алексаша, песья голова, мутит…
12-го декабря. Прочитал
в газетах, что будто одному мужику, стоявшему наклонясь над
водой, вскочила
в рот небольшая щука и, застряв жабрами, не могла быть вытащена, отчего сей ротозей и умер. Чему же после сего
в России верить нельзя? Верю и про профессора.
Несчастный Фалалей
в тоске озирался кругом и
в недоумении, что сказать, открывал и закрывал
рот, как карась, вытащенный из
воды на песок.
Разговоров было мало, сколько оттого, что у всех были
рты на барщине, как говаривал Степан Михайлыч, столько же и оттого, что говорить не умели, да и все смущались, каждый по-своему; к тому же Ерлыкин,
в трезвом состоянии, когда он пил только одну
воду, был крайне скуп на слова, за что и считался отменно умным человеком...
Сели на песке кучками по восьмеро на чашку. Сперва хлебали с хлебом «юшку», то есть жидкий навар из пшена с «поденьем», льняным черным маслом, а потом густую пшенную «ройку» с ним же. А чтобы сухое пшено
в рот лезло, зачерпнули около берега
в чашки
воды: ложка каши — ложка
воды, а то ройка крута и суха,
в глотке стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все жались под дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я
в первый раз
в жизни надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.
В самом деле, это было забавное зрелище: как скоро бросят калач
в воду, то несколько из самых крупных карпий (а иногда и одна) схватят калач и погрузят его
в воду; но, не имея возможности его откусить, скоро выпустят изо
рта свою добычу, которая сейчас всплывет на поверхность
воды; за нею немедленно являются и карпии, уже
в большем числе, и с большею жадностью и смелостью схватывают калач со всех сторон, таскают, дергают, ныряют с ним, и как скоро он немного размокнет, то разрывают на куски и проглатывают
в одну минуту.
Я имел случай много раз наблюдать его
в прозрачных
водах: завидя добычу, крупный окунь прямо бросается к ней, сначала быстро, но чем ближе, тем медленнее; приближаясь, разевает
рот и, почти коснувшись губами куска, вдруг останавливается неподвижно и, не делая движения
ртом, как будто потянет
в себя
воду: крючок с насадкой исчезает, а окунь продолжает плыть как ни
в чем не бывало, увлекая за собой и лесу, и наплавок, и даже удилище.
Ерши берут и заклевывают верно, без обмана, и почти всегда погружают наплавок
в воду, но иногда ведут
в сторону, тряся его; нередко, вынимая просто удочку, вытаскиваете ерша, который держал крючок во
рту.
Рот имеет довольно большой, глаза темные; нижние перья красноваты, а верхние, особенно хвост, темно-сизого цвета, так что когда
в полдневный пригрев солнца рыба подымется со дна на поверхность
воды то сейчас отличишь головлей по темно-синим, черным почти, хвостам.
Рыба очень нередко задыхается зимой под льдом даже
в огромных озерах и проточных прудах: [Из многих, мною самим виденных таких любопытных явлений самое замечательное случилось
в Казани около 1804 г.: там сдохлось зимою огромное озеро Кабан; множество народа набежало и наехало со всех сторон: рыбу, как будто одурелую, ловили всячески и нагружали ею целые воза.] сначала,
в продолжение некоторого времени, показывается она
в отверстиях прорубей, высовывая
рот из
воды и глотая воздух, но ловить себя еще не дает и даже уходит, когда подойдет человек; потом покажется гораздо
в большем числе и как будто одурелая, так что ее можно ловить саком и даже брать руками; иногда всплывает и снулая.
Красуля принадлежит к породе форели и вместе с нею водится только
в чистых, холодных и быстрых реках, даже
в небольших речках или ручьях, и
в новых, не загаженных навозом прудах, на них же устроенных, но только
в глубоких и чистых; стан ее длинен, брусковат, но шире щучьего; она очень красива; вся, как и форель, испещрена крупными и мелкими, черными, красными и белыми крапинами; хвост и перья имеет сизые; нижнюю часть тела — беловато-розового цвета;
рот довольно большой; питается мелкою рыбой, червяками и разными насекомыми, падающими
в воду снаружи и
в ней живущими.
Егорушка заглянул
в ведро: оно было полно; из
воды высовывала свою некрасивую морду молодая щука, а возле нее копошились раки и мелкие рыбешки. Егорушка запустил руку на дно и взболтал
воду; щука исчезла под раками, а вместо нее всплыли наверх окунь и линь. Вася тоже заглянул
в ведро. Глаза его замаслились, и лицо стало ласковым, как раньше, когда он видел лисицу. Он вынул что-то из ведра, поднес ко
рту и стал жевать. Послышалось хрустенье.
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули
в прозрачной зеленоватой
воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко
в круглый
рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
Анна Михайловна созерцала этот экземпляр молча, как
воды в рот набравши.
Но когда посаженных на хлеб и
воду выводили из арестантских на ночлег
в роту, Андрей Петрович подстерегал эту процессию, отнимал их у провожатых, забирал к себе
в кухню и тут их кормил, а по коридорам во все это время расставлял солдат, чтобы никто не подошел.
— Как, сударь! так и вас не лучше моего угостили? Меня
в кухне всё потчевали
водою да снесли от вас говяжью кость, на которой и собака ничего бы не отыскала. Это, дескать, твой барин шлет тебе подачку. Разбойники! Эх, сударь, если б мы были здесь с вашей
ротою!..
Она наполнила мои уши,
рот, нос… Крепко вцепившись руками
в верёвку, я поднимался и опускался на
воде, стукаясь головой о борт, и, вскинув чекмень на дно лодки, старался вспрыгнуть на него сам. Одно из десятка моих усилий удалось, я оседлал лодку и тотчас же увидел Шакро, который кувыркался
в воде, уцепившись обеими руками за ту же верёвку, которую я только что выпустил. Она, оказалось, обходила всю лодку кругом, продетая
в железные кольца бортов.
Он то и дело мелькал предо мной: я видел, как он по целым часам стоял на граните мола, засунув
в рот набалдашник трости и тоскливо разглядывая мутную
воду гавани чёрными миндалевидными глазами; десять раз
в день он проходил мимо меня походкой беспечного человека.
На следующее утро я опять отправился к Фустову. Сидеть у него по утрам стало для меня потребностью. Он принял меня ласково по обыкновению, но о вчерашнем посещении — ни слова! Как
воды в рот набрал. Я принялся перелистывать последний № «Телескопа».
Ни о моей матушке, ни о своем отце, ни о сестре, ни о муже она даже не заикнулась, точно
воды в рот набрала.
В дверях гостиной, лицом ко мне, стояла как вкопанная моя матушка; за ней виднелось несколько испуганных женских лиц; дворецкий, два лакея, казачок с раскрытыми от изумления
ртами — тискались у двери
в переднюю; а посреди столовой, покрытое грязью, растрепанное, растерзанное, мокрое — мокрое до того, что пар поднимался кругом и
вода струйками бежала по полу, стояло на коленях, грузно колыхаясь и как бы замирая, то самое чудовище, которое
в моих глазах промчалось через двор!
Наша
рота, состоявшая из самых высоких
в батальоне людей, переходила довольно удобно, но шедшая рядом с нами малорослая восьмая
рота, где были всё люди двух-четырех вершков, едва брела по уши
в воде; некоторые даже захлебывались и хватались за нас.
Тогда Мячков размахивался и изо всех сил ударял наивного хвастуна, но не
в грудь, а под ложечку, как раз туда, где кончается грудная клетка и где у детей такое чувствительное место. Несколько минут новичок не мог передохнуть и с вытаращенными глазами, перегнувшись пополам, весь посиневший от страшной боли, только раскрывал и закрывал
рот, как рыба, вытащенная из
воды. А Мячков около него радостно потирал руки, кашлял и сгибался
в три погибели, заливаясь тоненьким ликующим смехом.
Вначале такой сирота поставит себе у изголовья ведерко с
водою и черпает ковшиком, пока рука поднимается, а потом ссучит из рукава или из подола рубашки соску, смочит ее, сунет себе
в рот, да так с ней и закостенеет.